Неточные совпадения
К вечеру
полил такой
сильный дождь, что улицы Глупова сделались на несколько часов непроходимыми.
Сделавши свое дело относительно губернаторши, дамы насели было на мужскую партию, пытаясь склонить их на свою сторону и утверждая, что мертвые души выдумка и употреблена только для того, чтобы отвлечь всякое подозрение и успешнее произвесть похищение. Многие даже из мужчин были совращены и пристали к их партии, несмотря на то что подвергнулись
сильным нареканиям от своих же товарищей, обругавших их бабами и юбками — именами, как известно, очень обидными для мужеского
пола.
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В
поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце в ней
Забилось чаще и
сильней.
Сильный западный ветер поднимал столбами пыль с дорог и
полей, гнул макушки высоких лип и берез сада и далеко относил падавшие желтые листья.
Побагровело еще
сильнее красное лицо хорунжего, когда затянула ему горло жестокая петля; схватился он было за пистолет, но судорожно сведенная рука не могла направить выстрела, и даром полетела в
поле пуля.
Песня мешала уснуть, точно зубная боль, еще не очень
сильная, но грозившая разыграться до мучительной. Самгин спустил ноги с нар, осторожно коснулся деревянного
пола и зашагал по камере, ступая на пальцы, как ходят по тонкому слою льда или по непрочной, гибкой дощечке через грязь.
А он думал часто, сидя как убитый, в злом молчании, около нее, не слушая ее простодушного лепета, не отвечая на кроткие ласки: «Нет — это не та женщина, которая, как
сильная река, ворвется в жизнь, унесет все преграды, разольется по
полям.
Он не забирался при ней на диван прилечь, вставал, когда она подходила к нему, шел за ней послушно в деревню и
поле, когда она шла гулять, терпеливо слушал ее объяснения по хозяйству. Во все, даже мелкие отношения его к бабушке, проникло то удивление, какое вызывает невольно женщина с
сильной нравственной властью.
Но чтобы наказать себя еще больше, доскажу его вполне. Разглядев, что Ефим надо мной насмехается, я позволил себе толкнуть его в плечо правой рукой, или, лучше сказать, правым кулаком. Тогда он взял меня за плечи, обернул лицом в
поле и — доказал мне на деле, что он действительно
сильнее всех у нас в гимназии.
Зима, зима, а палубу то и дело
поливают водой, но дерево быстро сохнет и издает
сильный запах; смола, канат тоже, железо, медь — и те под этими лучами пахнут.
Боже сохрани, застанет непогода!» Представьте себе этот вой ветра, только в десять, в двадцать раз
сильнее, и не в
поле, а в море, — и вы получите слабое понятие о том, что мы испытывали в ночи с 8-го на 9-е и все 9-е число июля, выходя из Китайского моря в Тихий океан.
Я был в каюте один, встал, хотел побежать, но неодолимая тяжесть гнула меня к
полу, а свеча вспыхивала
сильнее, вот того гляди вспыхнет и карта.
Ему все нравилось кругом: и вспаханные
поля, и всходившие озими, и эта мягкая, как покрытая войлоком, черноземная проселочная дорога, и дружный бег
сильных киргизок, и даже широкая заплатанная спина Степана, который смешно дергал локтями в нырках и постоянно поправлял на голове рваную баранью шапчонку.
Но почему же я не могу предположить, например, хоть такое обстоятельство, что старик Федор Павлович, запершись дома, в нетерпеливом истерическом ожидании своей возлюбленной вдруг вздумал бы, от нечего делать, вынуть пакет и его распечатать: „Что, дескать, пакет, еще, пожалуй, и не поверит, а как тридцать-то радужных в одной пачке ей покажу, небось
сильнее подействует, потекут слюнки“, — и вот он разрывает конверт, вынимает деньги, а конверт бросает на
пол властной рукой хозяина и уж, конечно, не боясь никакой улики.
Несколько мелких капель, упавших сверху, заставили меня остановиться: начал накрапывать дождь. Сперва он немного только поморосил и перестал. Через 10 минут он опять попрыскал и снова перестал. Перерывы эти делались короче, а дождь
сильнее, и наконец он
полил как следует.
Но в это время
сильная рука вцепилась в его рыжие и щетинистые волосы, и садовник Степан приподнял его на пол-аршина от земли…
…На другой день после отъезда из Перми с рассвета
полил дождь,
сильный, беспрерывный, как бывает в лесистных местах, и продолжался весь день; часа в два мы приехали в беднейшую вятскую деревню.
На улицу меня пускали редко, каждый раз я возвращался домой, избитый мальчишками, — драка была любимым и единственным наслаждением моим, я отдавался ей со страстью. Мать хлестала меня ремнем, но наказание еще более раздражало, и в следующий раз я бился с ребятишками яростней, — а мать наказывала меня
сильнее. Как-то раз я предупредил ее, что, если она не перестанет бить, я укушу ей руку, убегу в
поле и там замерзну, — она удивленно оттолкнула меня, прошлась по комнате и сказала, задыхаясь от усталости...
— Эх, курочки-и! — закричал, засвистел мужик, трогая лошадей вожжами, наполнив тишину весельем; лошади дружно рванули в
поле, я поглядел вслед им, прикрыл ворота, но, когда вошел в пустую кухню, рядом в комнате раздался
сильный голос матери, ее отчетливые слова...
Ее быстрый
полет, частое и резкое маханье крыльями показывают
сильное сложение.
Покуда не были изобретены пистоны, дождь не только мешал стрелять, но даже иногда прогонял с
поля охотника, потому что у ружей с кремнями очень трудно укрывать полку с порохом: он как раз отсыреет и даже замокнет, а при
сильном дожде и никакое сбережение не возможно; но с пистонами дождь не помеха, и сивок, без сомнения, убить очень много в одно
поле.
Летает он очень проворно и неутомимо; машет крыльями с такою быстротою, что производит резкий и
сильный шум своим
полетом, особенно поднимаясь с земли.
Стрелять их надобно с подъезда, а пешком редко удастся подойти в меру, разве местность позволит из-за чего-нибудь подкрасться; впрочем, покуда скирды стоят в
поле и довольно часты (как бывает при
сильных урожаях), то подкрадываться из-за них весьма удобно и нередко убить одним зарядом несколько штук.
Весною стаи кряковных уток прилетают еще в исходе марта, ранее других утиных пород, кроме нырков; сначала летят огромными стаями,
полетом ровным и
сильным, высоко над землею, покрытою еще тяжелою громадою снегов, едва начинающих таять.
Когда странную музыку ставили на
пол в гостиной, она опять отозвалась глухим гулом, точно угрожая кому-то в
сильном гневе.
В сущности, бабы были правы, потому что у Прокопия с Яшей действительно велись любовные тайные переговоры о вольном золоте. У безответного зыковского зятя все
сильнее въедалась в голову мысль о том, как бы уйти с фабрики на вольную работу. Он вынашивал свою мечту с упорством всех мягких натур и затаился даже от жены. Вся сцена закончилась тем, что мужики бежали с
поля битвы самым постыдным образом и как-то сами собой очутились в кабаке Ермошки.
Сильный гангренозный запах ошиб Кулю и заставил опустить приподнятую
полу. Он постоял и, сделав усилие подавить поднимавшийся у него позыв к рвоте, зажав платком нос, опять приподнял от лица раненого угол свитки.
Он напоминал собою Макбета более, чем все современные актеры, терзающие Шекспира, и это ему было тем легче, что тут он не «играл из себя комедии», как говорила жена Нечая, а действительно был объят страшным ужасом и, выронив пистолет, тяжело рухнулся на
пол в
сильном обмороке, закончившем его безумство.
Отец мой спросил: сколько людей на десятине? не тяжело ли им? и, получив в ответ, что «тяжеленько, да как же быть, рожь сильна, прихватим вечера…» — сказал: «Так жните с богом…» — и в одну минуту засверкали серпы, горсти ржи замелькали над головами работников, и шум от резки жесткой соломы еще звучнее,
сильнее разнесся по всему
полю.
В другое время это заняло бы меня гораздо
сильнее, но в настоящую минуту ржаное
поле с жнецами и жницами наполняло мое воображение, и я довольно равнодушно держал в руках за тонкие стебли с десяток маковых головок и охапку зеленого гороха.
Сначала отец не встревожился этим и говорил, что лошадям будет легче, потому что подмерзло, мы же с сестрицей радовались, глядя на опрятную белизну
полей; но снег продолжал идти час от часу
сильнее и к вечеру выпал с лишком в полторы четверти; езда сделалась ужасно тяжела, и мы едва тащились шагом, потому что мокрый снег прилипал к колесам и даже тормозил их.
Дорога между тем все продолжала идти страшно песчаная.
Сильные лошади исправника едва могли легкой рысцой тащить тарантас, уходивший почти до половины колес в песок. Вихров по сторонам видел несколько избушек бобылей и небольшие около них
поля с репой и картофелем. Кучер не переставал с ним разговаривать.
Между тем виновник этой суматохи, ни на секунду не прекращая своего визга, с разбегу повалился животом на каменный
пол, быстро перекатился на спину и с
сильным ожесточением принялся дрыгать руками и ногами во все стороны. Взрослые засуетились вокруг него. Старый лакей во фраке прижимал с умоляющим видом обе руки к накрахмаленной рубашке, тряс своими длинными бакенбардами и говорил жалобно...
Комната имела такой вид, точно кто-то
сильный, в глупом припадке озорства, толкал с улицы в стены дома, пока не растряс все внутри его. Портреты валялись на
полу, обои были отодраны и торчали клочьями, в одном месте приподнята доска
пола, выворочен подоконник, на
полу у печи рассыпана зола. Мать покачала головой при виде знакомой картины и пристально посмотрела на Николая, чувствуя в нем что-то новое.
Они тычутся из стороны в сторону в поисках выхода, хватаются за все
сильными, но слепыми руками, трясут, передвигают с места на место, роняют на
пол и давят упавшее ногами.
Мне завязали глаза; Маруся звенела слабыми переливами своего жалкого смеха и шлепала по каменному
полу непроворными ножонками, а я делал вид, что не могу поймать ее, как вдруг наткнулся на чью-то мокрую фигуру и в ту же минуту почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу.
Сильная рука приподняла меня с
полу, и я повис в воздухе вниз головой. Повязка с глаз моих спала.
С проникновенной и веселой ясностью он сразу увидел и бледную от зноя голубизну неба, и золотой свет солнца, дрожавший в воздухе, и теплую зелень дальнего
поля, — точно он не замечал их раньше, — и вдруг почувствовал себя молодым,
сильным, ловким, гордым от сознания, что и он принадлежит к этой стройной, неподвижной могучей массе людей, таинственно скованных одной незримой волей…
В продолжение всего месяца он был очень тих, задумчив, старателен, очень молчалив и предмет свой знал прекрасно; но только что получал жалованье, на другой же день являлся в класс развеселый; с учениками шутит, пойдет потом гулять по улице — шляпа набоку, в зубах сигара, попевает, насвистывает, пожалуй, где случай выпадет, готов и драку сочинить; к женскому
полу получает
сильное стремление и для этого придет к реке, станет на берегу около плотов, на которых прачки моют белье, и любуется…
Выстрелы уже слышались, особенно иногда, когда не мешали горы, или доносил ветер, чрезвычайно ясно, часто и, казалось, близко: то как будто взрыв потрясал воздух и невольно заставлял вздрагивать, то быстро друг за другом следовали менее
сильные звуки, как барабанная дробь, перебиваемая иногда поразительным гулом, то всё сливалось в какой-то перекатывающийся треск, похожий на громовые удары, когда гроза во всем разгаре, и только что
полил ливень.
Грянул гром и, заглушая людской шум, торжественно, царственно прокатился в воздухе. Испуганный конь оторвался от коновязи и мчится с веревкой в
поле; тщетно преследует его крестьянин. А дождь так и сыплет, так и сечет, все чаще и чаще, и дробит в кровли и окна
сильнее и
сильнее. Беленькая ручка боязливо высовывает на балкон предмет нежных забот — цветы.
А потом, как это всегда бывает в
сильные грозы, — наступила тяжелая, глубокая тишина; в камере сухо запахло так, как пахнут два кремня, столкнувшиеся при
сильном ударе, и вдруг ярко-голубая ослепительная молния, вместе со страшным раскатом грома, ворвалась в карцер сквозь железные решетки, и тотчас же зазвенели и задребезжали разбитые карцерные окна, падая на глиняный
пол.
Его императорского величества государства и земель его врагов, телом и кровию, в
поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и
сильное чинить сопротивление и во всем стараться споспешествовать, что к его императорского величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может.
У него
сильный стальной голос, слышимый из конца в конец огромнейшего Ходынского
поля, на котором летом свободно располагаются лагерями и производят учение все войска Московского военного округа.
Тулузов потом бросился к лежавшей на
полу Катрин. Кровотечение у нее из плеча и шеи было
сильное. Он велел ее поднять и положить на постель, где заботливо осмотрел ее ранки.
Молился он о тишине на святой Руси, молился о том, чтоб дал ему господь побороть измену и непокорство, чтобы благословил его окончить дело великого поту, сравнять
сильных со слабыми, чтобы не было на Руси одного выше другого, чтобы все были в равенстве, а он бы стоял один надо всеми, аки дуб во чистом
поле!
Все небо было покрыто сплошными темными облаками, из которых сыпалась весенняя изморозь — не то дождь, не то снег; на почерневшей дороге поселка виднелись лужи, предвещавшие зажоры в
поле;
сильный ветер дул с юга, обещая гнилую оттепель; деревья обнажились от снега и беспорядочно покачивали из стороны в сторону своими намокшими голыми вершинами; господские службы почернели и словно ослизли.
Он прибыл в острог с год передо мною вместе с двумя другими из своих товарищей — одним стариком, все время острожной жизни денно и нощно молившимся богу (за что очень уважали его арестанты) и умершим при мне, и с другим, еще очень молодым человеком, свежим, румяным,
сильным, смелым, который дорогою нес устававшего с пол-этапа Б., что продолжалось семьсот верст сряду.
В хорошую погоду они рано утром являлись против нашего дома, за оврагом, усеяв голое
поле, точно белые грибы, и начинали сложную, интересную игру: ловкие,
сильные, в белых рубахах, они весело бегали по
полю с ружьями в руках, исчезали в овраге и вдруг, по зову трубы, снова высыпавшись на
поле, с криками «ура», под зловещий бой барабанов, бежали прямо на наш дом, ощетинившись штыками, и казалось, что сейчас они сковырнут с земли, размечут наш дом, как стог сена.
Вошел мюрид Хаджи-Мурата и, мягко ступая большими шагами своих
сильных ног по земляному
полу, так же как Хаджи-Мурат, снял бурку, винтовку и шашку и, оставив на себе только кинжал и пистолет, сам повесил их на те же гвозди, на которых висело оружие Хаджи-Мурата.
Потом приснилась Людмиле великолепная палата с низкими, грузными сводами, — и толпились в ней нагие,
сильные, прекрасные отроки, — а краше всех был Саша. Она сидела высоко, и нагие отроки перед нею поочередно бичевали друг друга. И когда положили на
пол Сашу, головою к Людмиле, и бичевали его, а он звонко смеялся и плакал, — она хохотала, как иногда хохочут во сне, когда вдруг усиленно забьется сердце, — смеются долго, неудержимо, смехом сомозабвения и смерти…